Чем ближе 70-летие великой Победы, тем чаще вспоминаются события военных лет, на первый взгляд, не особенно значимые и важные. А если вдуматься, то сыгравшие немалую роль в тех непростых обстоятельствах.
Мне было почти 11 лет, когда началась Великая Отечественная война. Многое пришлось пережить, выстрадать, особенно за восемь месяцев немецко-фашистской оккупации. Мы были узниками, заложниками, кем угодно – людьми гитлеровцы нас не считали. Фашистская оккупация страшна жестокостью и непредсказуемостью действий завоевателей, расстрелами, виселицами, голодом. И мне припомнился случай, как патефон спас нашу семью от голода. Появился он года за два-три до страшного июня сорок первого. Отец очень любил музыку, лирические и русские народные песни. И хотя сам вокальными данными не обладал, но петь любил. Помнится, деньги копились на покупку коровы или хотя бы молодой тёлочки. Но папа вдруг принёс... патефон. Мы с сестрой обрадовались, а мама расстроилась.
Соседи с удовольствием собирались у нас по праздникам. Чинно рассаживались, и папа начинал «колдовать». Патефон был чудо как хорош! В светло-голубой дерматиновой одежке, внутри круг для пластинок, блестящая хромированная головка, которая легко скользила по пластинке с помощью специальной патефонной иглы. Папа крутил ручку (заводил пружину) до отказа, нажимал на «пуск», ставил головку на пластинку и даже подпевал, а некоторые, заслышав «Барыню», тут же пускались в пляс. Песни тех лет припоминаю отрывочно: «Будьте здоровы, живите богато», «Катюша», «Шел отряд по берегу», «На закате ходит парень», «Кукарача» и другие.
Война вмешалась в нашу жизнь. Отец, как и многие другие, в тот грозный сорок первый ушел добровольцем на фронт. Прощались с ним со слезами, но он нас успокаивал: «Это ненадолго, мы скоро вернемся. Берегите себя. И патефон. Вернусь, послушаем Утёсова». 10 августа 1942 года немецко-фашистские оккупанты ворвались в нашу станицу: грохот, рев моторов мотоциклов. К утру их было видимо-невидимо. Автоматные очереди слышались по всей станице – оголодавшие немецкие солдаты стреляли во дворах станичников в кур, гусей, уток, поросят и даже в коров. Тут же разводили костры, жарили мясо и жадно всё это поглощали. Одни уходили, другие приходили и что-нибудь да прихватывали с собой, не гнушались посудой, одеждой, одеялами и подушками. А по вечерам на окраине моей многострадальной станицы Новопокровской с пунктуальной немецкой точностью в одно и то же время раздавались уже не хаотичные, а четкие автоматные очереди – это расстреливали евреев, комсомольских и партийных активистов. Иногда хватали всех подряд, кто попадался под руку, нарушив комендантский час.
Как ни странно, но патефон во время грабежа не попал в поле зрения алчущих наживы, он стоял в углу комнаты на табуретке, прикрытый какой-то невзрачной тряпицей. И вот однажды мама вихрем влетела в комнату, схватила патефон, положила его на плиту (она была у нас большая, с духовкой и четырьмя конфорками), набросила сверху фартук, на него поставила сковородку. Среди кастрюль и чугунков патефон не был виден.
Открылась дверь, по-хозяйски вошёл немец в серо-зеленом мундире с автоматом на плече и стал настойчиво повторять одно и то же слово: «петехе», «петехе»...Видит, что мы его не понимаем, тогда жестом руки показал, как надо крутить ручку патефона, повторяя опять «петехе», Мама отрицательно покачала головой и сказала: «У нас нет!». Немец приступил к обыску: поднял крышку сундука, конечно, он был пуст. Все, что осталось после грабежа, мы быстренько натянули на себя – так и ходили в двух-трёх платьях и юбках. Перевернул всё на кровати. Даже забрался под неё.
На плиту не взглянул, так и ушел ни с чем, что-то бормоча себе под нос. Во время обыска мы стояли оцепеневшие от страха. А придя в себя, наперебой с сестрой попросили маму объяснить, зачем она решила спрятать патефон.
Находясь во дворе, она увидела, как соседка в своем палисаднике показала рукой на наш дом и стала объяснять: «Нет, у нас нет, вон у них есть патефон!». И мы решили: нашего любимца и красавца надо спрятать в надежное место. Дождавшись глубокой ночи, аккуратно завернули патефон в мешковину, потом в рабочую старую стеганку, перевязали веревкой, опустили в плотный мешок и отправились в огород. Мама вырыла под колючей акацией глубокую яму, на дно насыпала мусора. Сверху на узел положила кусок старого железа. Все вместе мы набросали веток, засыпали яму землей, утрамбовали ногами, сверху аккуратно уложили дёрн. Так и пролежало наше сокровище все восемь месяцев оккупации. Как жаль, что тогда не было полиэтиленовой пленки!
Когда фашистские изверги были изгнаны, мы откопали свой клад. Некогда красивый, дерматин местами покрылся плесенью, потускнел, по швам расклеился. Просушили, почистили, подклеили, привели в достойный вид, включили, и патефон запел. Время настало голодное: немцы вывезли всё до последнего зернышка, всю осень снимали с кубанских полей жирный чернозем и отправляли в Германию. Сытнее жилось селянам на хуторах, значительно удаленных от станицы. Мудрый крестьянин знал, как сберечь припасы для своей семьи. У нас же положение оказалось критическим. И вот в один прекрасный день появился знакомый хуторянин. Он помнил, что до войны у нас был патефон, и попросил его продать. Мама долго отнекивалась, ссылаясь на потерянный вид инструмента. Но покупатель не отступал. Он со своей телеги принес в дом мешок картошки, потом ещё дал кукурузы, ячменя, проса, гороха. Вот так патефон спас нас от голодной смерти.
А отец, вернувшись с войны и прознав про печальную участь патефона, сказал: «Главное, что вы живы, а патефон – дело наживное. Купим еще». Но не купили. Годы послевоенные были тяжелые, немало еще пришлось преодолеть трудностей, пока все наладилось. Да и патефонов в продаже мы что-то больше не видели...
Спустя годы, вспоминая историю с патефоном, мы радовались. Корову немцы все равно бы съели, а патефон удалось сохранить. И он отплатил нам тем же – спас нас.
