Кубанский писатель родился в 1937 г. в ст. Плоской Новопокровского района. Учился в ФЗО, Краснодарском монтажном техникуме, окончил высшие литературные курсы при институте им. Горького (1971 г.).
Иван Афанасьевич Зубенко – член Союза писателей СССР, России.
Умер в 2000 году.
5 октября 1968 года в районной газете «Ленинец» молодой писатель, наш земляк Иван Зубенко, впервые опубликовал один из своих рассказов «Сынок». Данная публикация явилась неожиданностью как для тех, кто не знал автора, так и для тех, кто был знаком с ним с детства. Первые испытывали гордость: «Вот какой писатель у нас родился!», вторые — недоумевали: «Как это бывший фэзэушник (выпускник фабрично-заводского училища — прим. автора), студент монтажного техникума мог превратиться в писателя, произведения которого печатаются даже в Москве?»
Но стоило сомневающимся прочесть его рассказы, как они убеждались, что писательство для этого парнишки не баловство. Его произведения интересные, захватывающие. А главное, в них много нашего, кубанского: живописные этюды природы и говор, необычные люди, одним словом, все то, что каждый из нас на Кубани встречает повседневно.
События в опубликованном рассказе вполне реальные и происходят в первые послевоенные годы: молодой шофер из города Кропоткина, перевозивший зерно из местного колхоза на городской элеватор, случайно в колхозной кладовой встретил пожилого станичника, участника Первой мировой войны, Евдокимовича. Слово за слово, разговорились. Парнишка помог старику отнести оклунок зерна. И у фронтовика к молодому человеку потянулась душа, хотя для пожилого станичника шофер не был родственником. Но старый человек, пребывающий в одиночестве, так истосковался по человеческому теплу, что предложил парнишке:
– Сынок, где ты остановился? У Марии? Ты переходь ко мне… Я совсем один живу и поговорить не с кем. Бабку по осени похоронил.
И стали они жить в гармонии и понимании. Однажды Евдокимович даже сказал: «Большой ты уже, а то бы усыновил. Хорошо мне с тобой»…
При чтении рассказа приходит попутная мысль: если бы об этом Евдокимовиче решил написать журналист, то он бы слов не пожалел. Он представил этого человека, как передовика производства. Рассказал бы, что фронтовик слушает радио, читает газеты, не пропускает политинформации парторга.
Другое дело — у Ивана Зубенко. Писателю главное — душу человека показать, а уж какая у него профессия — это дело второстепенное. Автор в полном смысле любуется своими героями.
Иван Зубенко не стыдится показать корни своего творчества. А по большому счету, чего стыдиться? Ведь корни-то мощные, сильные, не подвластные времени — произведения наших классиков! К примеру, в упомянутом нами рассказе (в дальнейшем автор изменит его название на более подходящее – «Любовь человеческая») просвечивается сюжет рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека», написанного в 1956-1957 годах.
Герои этих рассказов — фронтовики, с той лишь разницей, что Евдокимович – участник Первой мировой войны, а Андрей Соколов — Великой Отечественной. У того и другого фашисты убили семьи. Объединяет их и благородное человеческое качество, они считают своим долгом приютить сиротские души: Евдокимович — молодого шофера, бывшего воспитанника детдома, Андрей Соколов — мальчика Ванюшу. И что удивительно: как война ни обжигала сердца этих двух фронтовиков, но даже она была бессильна перед добротой и величием душ героев рассказов…
На следующий год Иван Зубенко публикует в районке свой новый рассказ «Сатана» (5 мая 1969 год, позже он печатался под названием «Исцеление песней»). Несмотря на название, в произведении не фигурируют ведьмы и черти. Рассказ посвящен жизни в послевоенное время.
В сегодняшнем учебнике истории можно прочитать главу о том, как наш народ восстанавливал хозяйство после войны. Но эти строчки никогда не передадут атмосферу тех дней: как после нашествия фашистов люди вынуждены были жить в землянках, вырытых рядом с разбитыми снарядами хатами; ходить на работу и на пределе человеческих сил поднимать разрушенный колхоз.
В центре рассказа повествование о судьбе одинокого колхозника Никиты Кадушки. Работал он скотником на ферме, а в свободное время делал станичникам формочки для выпечки хлеба. Но прославился он в колхозе другим – всегда готов был прийти на помощь людям. А когда колхозницам было совсем тяжко от непосильной работы или от тоски по мужу или брату, убитых на войне, когда у них разрывалось сердце, они заходили после работы к Никите и просили его сыграть на балалайке.
И едва касались струн его грубые от работы руки, как происходило невообразимое: уставшие «души» подхватывали мелодии русских песен и напитывались от них силой. После чего женщины плакали от радости и в шутку называли своего целителя Сатаной...
Произведения Ивана Зубенко пользовались в Советском Союзе большой популярностью. Его книги издавались многотысячными тиражами, их можно было прочитать как в городской, так и сельской библиотеках.
Портрет писателя будет неполным, если не подчеркнуть его особую, нежную любовь к своим землякам. Он всегда с охотой приезжал на родину, интересовался судьбами станичников, радовался, как меняется обличье его родной станицы Плоской, может, не так быстро, как ему хотелось, но перемены были.
Жители станицы Плоской называют себя редкостным словом — «площане», которого нет даже в словаре русского языка Владимира Даля. В рассказах Ивана Зубенко часто появляются такие выражения как «площанские окна», «площанская вода». Именно в своей станице писатель видел картины природы, которые перенес в свои рассказы.
«Кубань! Сколько раз я прощался с ней. И вот снова еду, чтобы встретиться с близкими хатами, заглянуть в площанские вечерние окна.
И вот уже видно станицу. Она лежит в сумерках, в низах, и на столбах зажглись лампочки. Черно и шумно упираются в небо два тополя» («Домой»).
«Позади осталась балка, пахнущая сыростью и туманом. Слева от балки тянулось тихое поле. Когда Александр спустился в балку, где не было ни малейшего ветерка и была только застоялая тишина, которую держало синее и невинное, как младенца очи, небо – ему стало душно — от лета, от неблизкой дороги. Кусты, росшие в балке, были увешаны пухом одуванчика. В ветреную погоду пух, перелетая, цеплялся за высокую траву и садился в репьях. На этом его летучая жизнь и кончалась» («Чужой»).
«Шумно пролетели над степью птицы. То ли радовались встрече с новыми местами, которые их ждали впереди, то ли с болью душевной прощались с тем, что за лето стали родными» («На краю осени»).
«Странное чувство посещает тебя, когда ты один остаешься в степи. Открывается в памяти то, что находилось под гнетом повседневных забот и что, казалось, утонуло навечно.
Вспоминается как-то все сразу: хутор, зима, детство. Вот день только-только обновил светом землю. Но в небе уже перекликались жаворонки...
Поле, дорога, лошади, покорно бегущие, увозили меня в родной хутор. Высоко, как в детстве, сидел я на подводе какой-то виноватый перед этой землей. Виделась как-то сразу со всех сторон нелюбимая, но ставшая потом дорогой хата с огородом к речке. Истосковалась душа в скитаниях» («Родины моей свет»).
