Только с годами, перебирая в памяти детские, да и взрослые годы, понимаешь, что заключает в себе короткое и великое слово «мама». Особенно, когда ее много лет уже нет рядом... В 2011 году моей маме исполнилось бы сто лет. Ушла она от нас в неполные 77.
Помню себя совсем маленькой. Корь. Окна занавешены почему-то красными покрывалами, тело мое покрыто красной коркой. Дикая слабость и головная боль. Но мама рядом. Ее теплые, нежные руки дают мне в ложечке какое-то горькое лекарство. Потом были скарлатина, дифтерия, свинка, оспа... Сколько же сил, забот, бессонных ночей отдала ты мне, мама!
Шел третий год войны. Было холодно и очень голодно. Я училась в шестом классе. После окончания учебного года нас погрузили на подводы и отправили работать в колхоз на все лето. Вернувшись осенью, я заявила маме, что мы с подругой Катей решили больше не учиться, а работать в колхозе. Там хоть какую-никакую похлебку дают, трудодни начисляют. Мама присела рядом, обняла меня и так доверительно, спокойно и мудро рассудила:
- Дочечка, все это временно. Трудности пройдут. А колхоз... Не твое это. Ты ведь мечтала работать в школе, быть учительницей. Профессию выбирают на всю жизнь.
Я до сих пор благодарна маме, что она не позволила мне поддаться мимолетному порыву. До сих пор удивляюсь, как ее хватало на всех нас. Позднее родилась сестра Тамара. Болезненная, со слабым зрением – мама возила ее к врачам в Краснодар, путь неблизкий. Отец был очень занят на работе, а на маме было большое домашнее хозяйство и заботы о нас с сестрой. Мне как старшей тоже доставалось.
В 1950 году я окончила педучилище. Жили мы тогда по принципу: «Раньше думай о Родине, а потом о себе» – как в песне. Наш выпуск отправился по распределению в Хабаровский край, на Дальний Восток, Чукотку, Камчатку. Мы с подругой выбрали Камчатку: вулканы, ягода морошка, горячие гейзеры, засилье диких уток. А главное – там начинается утро нашей страны...
Я поделилась с мамой своей радостью. Она положила руку на сердце и тихо стала сползать со стула. К счастью, дома был отец. Он уложил маму и вызвал «скорую». Ее увезли в больницу.
А ведь у меня была возможность устроиться на работу методистом в базовой школе, где мы, студенты, проходили практику. Но я не хотела, мне нужна была Камчатка! Мама долго пролежала в больнице. Я постоянно находилась при ней. Мне предложили выбрать любое место в Краснодарском крае. Выбрала Кагановичский район, не знаю даже почему.
Мама выздоровела и решила ехать со мной, чтобы помочь устроиться на новом месте. Купили огромный ящик, уложили весь мой скарб. С помощью отца сдали его в багаж. Сели с мамой в поезд и покатили в Краснодар. Там пересели на электричку и приехали в райцентр, станицу Поповичскую. Нашли район. Там мне дали направление в школу-семилетку станицы Андреевской. Школа располагала своим транспортом – парой лошадей и «экипажем» – что-то вроде тачанки. Их и выслали за нами. Сорок километров тряслись мы до места. Правил лошадьми завхоз школы, он же конюх, сторож и дворник по фамилии Тимченко. Подвёз нас к будущему жилью: саманная избушка, видно древняя – щели, трещины, земляные полы в ямах и колдобинах. Тимченко пояснил:
- Жила здесь одна училка ни к чему не приспособленная. Правда, топливо у нас не ахти: курай, иначе сказать, перекати-поле колючий. Да она надевала брезентовые рукавицы, чтобы его взять. А потом приспособилась нанизывать его на вилы и отправлять в плиту. Наши местные со смеху за животики хватались.
Мы с мамой онемели. Первой нашлась мама:
- Мы деревенские, все умеем делать. Были бы материалы, а остальное – за нами.
За неделю мы вместе с Тимченко заделали щели, замазали трещины, выровняли полы. И тут кончились у нас продукты. А хлеб в сельмаге не продают, все пекут сами. В колхозе нам беспрепятственно выписали муки, растительного масла, яиц. Дрожжей принесла соседка. Вместе с мамой замесили тесто, дали ему подойти. Растопили печку, она раскалилась докрасна. На раскаленный кирпич (иначе это называется «под») положили два колобка, плотно закрыли дверцу. Через полтора часа вынули два румяных каравая. Что бы делала я без мамы, одна на чужой стороне!
Я честно отработала по распределению два года. Очень скучала по дому, по семье. Болела душа: как там мама одна управляется с хозяйством? Подала заявление об уходе. Еле отпустили меня из школы.
Прошло несколько лет. Я работала уже в Подольском районе в старой Михайловской школе. Замучили меня ангины. Тогда была повальная «мода»: удалять гланды. Не миновала она и меня. Но на кого оставить маленькую дочку? И мама опять приехала ко мне, оставив семью, хозяйство. Операция прошла неудачно, из больницы не выписывали долго. При выписке врач сказал: «Во время операции сломана дужка в горле. Вам нельзя работать ни учительницей, ни певицей».
А от отца шли телеграммы-молнии: он болен воспалением легких, положили в больницу. Мама поехала домой. Как много отдавала она нам сил, здоровья, доброты! В родном нашем доме всегда было тепло и уютно. А ведь нелегко было. Печь топилась углем, вода в колодце на улице. Стирала она в корыте на рифленой доске, утюг грела на углях.
Мама была очень честной, не терпела обмана и предательства, справедливой, беспредельно доброй к любому, кто в беде. Она говорила: «Меня обидеть можно один раз. Больше я не знаю и не хочу знать обидчика». Друзей было немного, но уж это настоящие друзья. Спиртного в рот никогда не брала, какие бы тосты ни предлагали. И мы с сестрой все это видели.
Получить высшее образование тоже помогли мне мама вместе с отцом. Сессию я сдавала раз в год, летом, ездила в Краснодар, а дочурку отвозила к матери и отцу. С тех пор она всегда проводила каникулы на Кубани, многому там научилась.
Говорят, у человека есть интуиция, которая помогает почувствовать боль и беду близкого человека. Это правда. Во второй половине декабря (год не помню) я почувствовала тревогу: от мамы давно не было писем, не случилось бы чего! На телеграммы никто не отвечает. Телефона тогда мы не имели. Пыталась поехать к родителям на зимние каникулы – не отпускают с работы.
Мне вспомнилась повесть В. Астафьева «Последний поклон». Там начальство не отпустило солдата на похороны бабушки, которая воспитала и вырастила его. И корил себя герой: почему не уехал самовольно, чтобы проститься с близким человеком, отдать последний поклон. И я уехала к маме самовольно. Тридцать шесть часов пути. Казалось, поезд еле плетется. Зато ночью летел, как горячий скакун, закусив удила. Гремели по-сумасшедшему колеса, еле удерживаясь на рельсах.
Новость! В станице стали ходить автобусы. Интервалы небольшие. Остановка – почти рядом с нашим домом.
Во дворе никого, все двери в доме нараспашку. Сердце сжалось, мелькнула нелепая мысль: неужели маму схоронили без нас? Где отец? Что с ним? Я почувствовала себя будто в тисках. Из-за дома, от кухни, показался отец, осунувшийся, растерянный.
Я к нему: «Что с мамой?» - «Она в больнице уже с неделю. Увезли на «скорой». Кровотечение из носа, она захлебывалась, не могли остановить кровь».
Я привезла лимоны, клюкву (маме они помогали от гипертонии). Схватила сумку, села в автобус и через десять минут была в больнице. Тишина и пустота в коридоре. Заглянула в открытую дверь одной из палат: на кровати сидит мама. Совершенно неподвижно, смотрит в одну точку. Чудные волосы, всегда заплетенные в косу и аккуратно собранные в пучок, сейчас не убраны. Синяя блузка – вся в пятнах запекшейся крови. Я тихонько, чтобы не испугать, позвала: «Мама!» Она не услышала. Я позвала громче. Она обернулась, увидела меня, глаза вспыхнули радостью.
- Как ты узнала, что я болею?
- Сердце подсказало.
Мы обнялись – два самых близких человека слились воедино – мать и дочь, у обеих слезы на глазах. Я побежала на кухню за чайником. Мама, аккуратистка, попросила дать чистое белье. Напоила ее чаем с лимоном, и опять на автобус. Привезла чистое белье, переодела. Еще неделю я навещала ее в больнице, потом перевезла домой.
Пришло мне время уезжать. Тяжело было оставлять стариков: мама еще слабая, отец не лучше, а мы – дочери, так далеко от родителей. Звали их к себе, но что значит на старости лет сняться с насиженного места! Мы с сестрой каждый месяц посылали старикам деньги: она – в начале месяца, я – в конце. Потом родители все-таки согласились переехать к нам, да не успели. Умер отец. Я поехала за мамой. Продала домишко, заказала контейнер, отправила в Москву. Договорились, что мама будет жить у меня, хоть и пугали ее этажи .и лестницы. Муж сестры предложил маме пожить у них в собственном доме. Она согласилась – с ногами у нее было совсем плохо. Я навещала ее.
Вскоре она призналась мне:
- Все здесь не так: вода плохая, ни борща, ни компота, таких, как на Кубани, не сваришь. Сметану в коробочках продают, а мы там покупали трехлитровыми банками...
Приезжая каждый раз, я видела: маме становится все хуже. Вызывали врачей. Потом положили в больницу в Ногинске. Мы с сестрой по очереди дежурили там, каждая по неделе. Врачи не находили ничего: анализы, говорили, отличные. А она таяла на глазах. Мы готовы были оплатить любую операцию, но врачи отказались. Выписали ее домой, а через неделю она умерла.
Похоронили маму под Ногинском. По ее просьбе положили недалеко от сватов. На Кубани у меня остались хорошие друзья, они ухаживают за могилой отца. А рядом с мамой уже похоронен ее зять, муж Тамары. Вечная им всем память, а особенно нашей маме, мамочке, мамулечке!
