Три года и три дня (часть 2)

Памяти Михаила Жукова, моего отца

День второй. Дом

Дверь закрыта на амбарный замок, и через пятисантиметровую щель видно, что квартира нежилая, а попросту говоря, – руины. Очень хочется зайти. надо придумать, где найти ключ. Так, звонит телефон.

Три года и три дня... (часть 1)

– Сережа, а это тетя Лена Бойко. Ты где?

– Я перед нашими с вами дверями, на Буденного, 2.

– Сейчас подойдем. – Спускаемся вниз, наступаем на сохранившуюся с тех пор плитку, идем вперед к близнецам-тополям.

– Боже мой, тетя Лена, дядя Вова, Бойчики, вы мои родные! Ничуть не изменились, как будто не было этих долгих лет! Страны нету, людей нету, а они всё такие же, как и тогда, – молодые, стройные и красивые!

– Да, кстати, знаешь, Сережа, как фамилия нынешней хозяйки вашей квартиры? Жукова!

– Шутить изволите, дядь Вов?

– Да ну правда, честное слово, Таня Жукова!

Ну это мистика какая-то, не может быть… Жену мою зовут Таня Жукова! Вот уж поистине, как причудливо тасуется колода!..

– Пойдем, поднимемся, если хочешь.

– Ну конечно же хочу, только закрыто там на висячий замок.

– Нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять!

И снова мы в подъезде. Замок, как оказалось, для антуража, да и красть там нечего. Дверь открыта, и мы внутри.

Я не вижу ободранных стен и потолков, я не чувствую запаха прелости и пыли… Перед моими глазами огромная наша кухня: чугунная ванна, которую выделил совхоз, железная мойка с одним краном, газовая плита с тремя конфорками – две по бокам и одна сзади, посредине, окно с большим подоконником, на котором стоял лоточек с луком, стол и шкафчики над ним.

Вижу первую комнату с балконом – тахту и коврик над ней, торшер, черно-белый телевизор «Рекорд», шкаф с секретером, где родители проверяли тетради и писали какие-то «планы», а я рисовал и учился писать. Вижу отцовскую аппаратуру «Электроника Б1-01» – колонки, проигрыватель, усилитель и бобинный магнитофон «Юпитер», вижу коричневый круглый стол, который раскладывался и за которым просиживали веселые вечера компании молодых учителей – Рябововых, Генрихов, Гудько, да и сам Павло (так, любя, директора школы называли) захаживал к Жуковым. Настоящий казак, красавец, заядлый шахматист, фронтовик, инвалид войны (прямо от бедра начинался длинный железный костыль-протез)… «Павел Федорович, вот опять у него двойка, не знает ничего!» – «Ничего, Витальевна, нэ пэрэживай, выпышецця! Знаешь, зато какой тракторист будэ?» или «Ты не ему, Витальевна, двойку ставишь, ты СЕБЕ двойку ставишь!».

Я вижу под ногами красный пол, выкрашенный отцом, помню, как перед этим мы замазывали щели между досками. Я точно знаю,  что под ними до сих пор лежит подаренный мне бабушкой олимпийский рубль, который провалился туда зимой 1980 года. «Как ты там, моя прелесть…».

– А вот, дети, – моя комната. Дверь открыта настежь (это же надо, только тут и сохранилась), здесь кровать моя стояла, столик, скамеечка, ящик с игрушками, тумбочка с книжками…

– Папа, смотри, на двери ручки красивые голубые, как в том магазине! Папа, а почему ты плачешь?...

Память. Что ты делаешь с нами? Оживают образы, звуки, всплывает из глубин твоих такое, что, казалось бы, не могло всплыть никогда. Помогал маме гладить – доверила носовые платки, обжег пальцы (средний и безымянный) на правой руке возле ногтей, окунули в чашку с водой (белая с синим). Пока держу – не болит, достану – и сразу в крик. Или купил папа в Новопокровской кошку-копилку, да такую красивую, как живую. А я ее разбил в первый же вечер… Общая драма с плачем, упреками, криками, но без рукоприкладства (хотя заслуживал вполне).

Ночь, свищ на трубе отопления в моей комнате – фонтан горячей воды, перепуганный четырехлетний ребенок плачет: «Мы утонем!» – «Не волнуйся, сынок мой родной, не утонем». Берет папа гвоздь, молоток и забивает его прямо в железную трубу. Два-три удара и все, а на следующий день хомут поверху и «до второго пришествия простоит».

Зимой продуло, болит ухо… Ох, как же болит… Желтый шарфик, теплое молоко с медом из любимой сине-белой чашки и «синяя» лампа…

А еще чудо неземное – из школы папа приносил диапроектор с диафильмами. Вначале помогал отцу вставлять пленку, а потом и сам научился. Надо лишь дождаться темноты и попадаешь в волшебный мир дивных сказок и историй. Ты сам хозяин этого, никто не помешает смотреть, никто не будет торопить… Тишина, свет и тепло от проектора и чудесные образы на двери. Да, дети, на этой самой двери. До сих пор где-то лежат у меня эти «бочоночки» дома в Краснодаре, коих накуплено было великое множество.

Сквер через дорогу, замечательный наш сквер, и как же хорошо, что он ухожен, что сохраняется. Как приятно там было гулять, особенно осенью, бросаясь листвой, падая в багряно-золотые кучи. А в сквере были аттракционы – «Ветерок», или как все тогда говорили «цепочки» и карусель. Однажды ребята постарше позвали нас, малышню, и включили ее. И катались мы тогда до умопомрачения, до тошноты, до метеликов в глазах… А на «цепочках», помню, как одна «родительница», имевшая какое-то отношение к аттракциону, усадила нас с мамой, сказав: «Вы тут катайтесь, а я сейчас». И ушла. Кружились мы тогда с маманькой минут двадцать! Мне-то, конечно, хоть два часа, а вот ей потом было… Как-бы это сказать… Ну, в общем, почему-то не очень моей Витальевне кататься «с ветерком» тогда понравилось. Она с тех пор вообще больше ни на чем не катается.

Помню пионерский костер на стадионе школы: высоченная куча из веток – метра три, а то и больше. Завхоз обливает ее из канистры бензином, а потом льет на тряпку, привязанную к длинной палке, которую держит в руках Пал Федорыч. Искра, миг, и в темное вечернее небо взмывает столб пламени и искр, а всю огромную школьную линейку единым порывом взрывает многоголосое «Взвейтесь кострами, синие ночи!». И галстуки алые на шеях у ребят отвечают языкам костра…

«Папа, мы есть хотим!» Так, пора выходить из воспоминаний в реальность.

– Сережа, с Ромкой хочешь увидеться?

– Ну конечно же хочу!

И вот уже буквально через пять минут стоим, обнимаемся, а дядя Вова фото достает из кармана (и у меня есть такое же). «Тридцать пять (а то и больше) лет тому назад» называется.

– В этот раз не получилось, а в следующий раз обязательно посидим за столом, повспоминаем. Не возражаешь, сосед?

Попрощались, договорились о завтрашней встрече на концерте и начинаем движение в сторону дома, дабы обрести желаемый отпрысками обед. Но идем немножко в обход, продлеваем удовольствие и подходим к дому культуры, который в детстве называли просто «клуб». Сейчас тут закрыто, а завтра пойдем на концерт. Хотите? Хотят.

Подходим к отделу милиции (да, дети, тогда это была милиция):

– Сюда ваш дедушка, мой папа приходил по вечерам для дежурства в ДНД – добровольная народная дружина, были тогда такие помощники у милиционеров. Ни разу не было каких-то происшествий, хотя, может, потому и не было, что сами люди – учителя, врачи, инженеры, механизаторы, водители следили за порядком в родном поселке...

Так, новая детская площадка, гравий под ногами явно свежий, памятник Ильичу и мемориал павшим героям ухожены, кустарник подвергся недавней обрезке – словом, хоть и небогато, но чисто и аккуратно. Чувствуется незримая рука администрации.  

Подходим к детскому саду. Нечасто, только когда Марья Филипповна прихварывала, ходил я сюда. Воспоминания отрывочны, какие-то картинки. Вот оладьи с сахаром на полдник, автомобильный кран игрушечный, какие-то деревянные кирпичи, и строим из них стенку, а мальчик схватил один кирпич и «стреляет» из него как из автомата. Помню, как кто-то с горячей уверенностью доказывал, что пожары тушат бензином и т.п.

Идем дальше. Стадион. Ну ничего себе, турникет сохранился! Сколько же на тебе детворы висело и крутилось, а ты всё стоишь. Знать, на совесть сделал тебя мастер, на добрую совесть!
Совхозная столовая, да как красиво отремонтирована, молодцы какие! Однажды с бабушкой, приехавшей из Краснодара нас навестить, зашли мы сюда и ели какие-то биточки с макаронами. Потом она вспоминала, что было вкусно и невероятно дешево. Я помню только пол, выложенный метлахской плиткой, и алюминиевые вилки и ложки. Да, еще бесплатные хлеб, соль и горчицу на столах. Так, здание совхозоуправления, совхозный ларь – какими же большими вы были для меня, для нас, детворы.

А что это за хлопцы на стадионе? Что за дикий зверь у них там рычит и пускает клубы дыма? Ну-ка, дети, пошли, поглядим! Здороваемся, знакомимся… Мать честная, да это же мотоцикл «Иж», мечта любого парня 70-80-х годов! Ничего себе, раритет! Так еще и как шустро гоняет. «Вы берегите его, ребята, ему уже сегодня цены нет, а скоро вообще, на вес золота будет».

В своей замечательной повести «Степь» великий Чехов говорит о том, что «русский человек любит вспоминать, но не любит жить». Быть может, в этих словах есть определенная доля правды. Мы часто говорим об ушедших временах и людях с гораздо большей нежностью и трепетностью, нежели мечтаем о грядущем, с гораздо большей теплотой и лаской, словно из ларца доставая и разглядывая драгоценности, вспоминаем прошлое, чем трезво и здраво рассуждаем о том, как нам обустроить свою жизнь сегодня.

Ни в коей мере своим повествованием я не хочу уподобляться тем, для кого «сметана тогда была гуще, а сахар слаще». Жизнь не стоит на месте, так устроен наш мир, в этом его главное предназначение. Но я глубоко убежден в том, что возвращение к своим истокам, а еще лучше со своими детьми, чтобы они проникали во все те хорошие и добрые временные и событийные пласты, что формировали нас, поможет всем нам в будущем. Без прошлого нет и не может быть будущего. В это верю я, верю свято, крепко, истинно.

День третий. Прощание.

Так, сегодня мы пойдем в школу. Нет, дети, учиться будете дома, а сейчас посмотрите, где, как тогда говорили, «сельская интеллигенция», а попросту ваши дедушка и бабушка работали во благо системы народного образования.

По дороге к школе встречаем трех важно шествующих индоуток, а чуть поодаль слышится какой-то синхронный рев. Подходим и видим не меньше десятка красавцев-индюков, бурным криком объясняющихся в любви стройным молодым индюшкам. Причем хором! Зрелище не для слабонервных, как сейчас модно говорить.

Итак, подходим к школе. Ну да, конечно, не кирпич, а красный армянский вулканический туф. В прежние годы бригады строителей-кавказцев, колесивших в 60-80-е годы по городам и весям, оставили после себя неизгладимую память в виде схожих построек. Школы, детские сады, дома и дворцы культуры сложены из этого красно-фиолетового, а в редких случаях желтого, почти что золотого, легкого и прочного материала, который они везли с собой, чтобы не быть зависимыми от наличия или отсутствия кирпича. Мне очень нравится. Когда я начал ездить в командировки по краю и видел постройки из туфа, мне всегда вспоминался родной Незамаевский.

Выходной день, поэтому закрыто, ну ничего, оставим на следующий приезд. Пионеров перед входом помню, справа тот самый стадион, где костер был, директор жил где-то через дорогу, рядышком… А однажды родители взяли меня с собой на работу и посадили к первоклассникам. Конечно же я не вспомню имя энергичной учительницы лет 50-ти, в руках у которой был секундомер, – это был урок по скорости чтения. Я не хочу хвалиться, но помню, как, проэкзаменовав меня, она почти кричала: «Не может такого быть, 94 слова за минуту, в пять лет…». Наверное, из-за нее я всю жизнь так много говорю… А теперь вот еще и пишу. Но пора, а то на концерт опоздаем, надо успеть переодеться, все-таки праздник.

А народ в клуб уже подтягивается, со всех сторон поселка сливаются людские ручейки в одно море перед входом. Вместе со всеми, как местные, как свои, заходим внутрь. Почти полный зал – это так замечательно! Значит, любят люди, хотят, чтобы были свои родные артисты, свои родные магазины, своя родная газета, наконец. Газета, в которой напишут то, что интересно, полезно и нужно именно им, людям, свой родной журналист напишет, который знает «как на деревьях булки растут, да отчего у поросенка хвостик вьется».

Так, сели рядом с главой Евгением Филипповичем Водяницким, ждем. Кто чего, а я звонка телефонного.

– А где ты, Сережа?

– Ну наконец-то. Да вот они мы, тетя Лена, рядом с Евгением Филипповичем. – И вот миг, и вижу я свою подружайку дорогую, Оксану Бойко, которая теперь Макарова. А у меня кума Макарова, только не Оксана, а Юля.

– А ты такая же красивая как и в пять лет, работаешь воспитателем в детском саду в Калниболотской, ну а кем же еще тебе работать, если ты двоих сестренок маме Лене помогала нянчить и мне еще заодно нос вытирала за компанию. А знаешь, что самое страшное для меня было тогда? Если вдруг ты на что-то обижалась и говорила: «Я с тобой больше не гуляю!» А помнишь, как Ромку отец на рыбалку с собой взял, и он сидел в люльке счастливый и гордый, а мы от зависти чуть не плакали? А мой день рождения 1980 года? У меня даже фотография есть! Помнишь? Ну, спасибо тебе, подружка!

Так, объявляют начало концерта. Глава на сцену с поздравлениями идет, а мы наслаждаемся. А насладиться было чем – двухчасовая богатая и разнообразная программа: тут тебе и эстрада, и городской романс (не путать с шансоном), и хореография, да всё так талантливо, так умело. Беру на себя смелость говорить о более чем достойном уровне мероприятия, ибо в «позапрошлой» жизни заканчивал наше краевое музучилище. Да и работа такая, что приходится бывать на подобных концертах в разных станицах и городах, и не только на Кубани.

Успел глава похвалиться, костюмы для фольклорного ансамбля справил, пятьдесят пять тысяч отдал, уступить просил фирму, мол, для поселкового дома культуры, да куда там, ни в какую… Ну в следующий раз ко мне обращайтесь, уступят. В общем, слов нет, большие молодцы и артисты, и директор клуба, и художественный руководитель. Районные власти, тоже давайте, подключайтесь!

А после концерта ко мне подошли люди, которые работали в школе или как-то по иному были знакомы с родителями. Подошел физрук, подошла Тамара Карташева, передавали привет маме, расстраивались, что рано ушел из жизни мой отец… Спасибо вам, родные!   

Об одном только жалею, что приехал я сюда без тебя, дорогой мой папа, учитель истории незамаевской средней школы № 15 Михаил Алексеевич Жуков. Почему же так долго мы не могли собраться и сделать это вместе? Сколько раз говорили об этом, планировали, мечтали… Сколько потерянных лет…

А наутро мы уехали. Заехали по пути к маминой подруге, Сталине Михайловне Генрих, они поговорили, обменялись телефонами, и мы уехали. Но я знаю точно, я уверен в этом, что скоро я приеду еще раз, а потом еще. И дети мои, еще не успев выехать за пределы поселка, уже спросили: «А мы скоро сюда еще раз приедем?»

Что кроется в тебе, маленький далекий поселок Незамаевский, какая непостижимая связь таится между нами? Или не зря говорят психологи, что человек формируется как личность как раз в возрасте с трех до шести лет, и именно эти мои годы были проведены здесь, на новопокровской земле.

Край мой скромный, чистый, родной, сколько радости, сколько нежных глубоких чувств принесли сердцу моему твои бескрайние просторы! Прими мою любовь и мою признательность, край мой! Я воскрес душой возле тебя. Все существо мое наполняется твоей красотой! И душа моя, и мой слух, мое зрение, все чувства успокаиваются возле тебя, озаренные тобой, красота моя, счастье мое… Как много добра подарил ты мне, как засиял передо мною мир людской на твоем чистом фоне, как подобрел я сам. Как наполнил меня ты до края желанием творить любые дела для моего народа. Так говорил герой Михаила Ульянова в старом советском фильме. По мне, так лучше и не скажешь. Спасибо тебе, родная моя Незамаевка, за доброту и щедрость, за ласку и тепло. За размятый в руках колосок созревшей пшеницы, за воду из колодца, за пыльную дорогу под палящим солнцем.

Пять поколений моих предков (купцы, промышленники, чиновники, бухгалтеры, врачи) рождались и умирали в Екатеринодаре-Краснодаре, а мне посчастливилось оказаться здесь, на кубанской равнине, среди настоящих хлеборобов, среди людей, в поте возделывающих землю. Именно отсюда началось мое становление как стопроцентного кубанца. И если Краснодар, моя генетическая родина, дал мне правое крыло, то ты дала левое.

С. Жуков.
Фото автора.