27 января – день освобождения Новопокровского района от немецко-фашистских захватчиков
Да, мы не сражались на фронтах с оружием в руках в силу своего возраста, но мы, дети, пережившие наравне со взрослыми все невзгоды и тяготы войны, не оставались в стороне от больших и малых дел, чтобы скорее приблизить желанную Победу!
...Мне было около 11 лет, когда началась Великая Отечественная война. В один миг бомбы, сброшенные немецкими самолетами на нашу станцию Ея, оборвали беспечное и счастливое детство. Обычно поезда никогда не задерживались на станции, даже не останавливались. А тут будто какая-то неведомая сила удерживала товарные составы с горючим. Может, осведомленные диспетчеры не давали им «добро» мчаться навстречу гибели? Но, к сожалению, многие не миновали своей участи.
Стервятники с черными крестами, противно воя, пикировали на неподвижную и незащищенную цель, сбрасывая смертоносный груз, и безнаказанно взмывали вверх, растворяясь в голубом июньском небе. Все произошло так быстро, что мы, возвращаясь с прогулки, стали невольными свидетелями совершившегося разбоя.
Станция находилась на взгорье, примерно в двух километрах от нас, но казалось, что происходит все рядом. Огромное оранжевое пламя с черной траурной каймой дыма и копоти все выше поднималось в небо. Стоял страшный грохот от рвущихся цистерн. Обезумевшие люди выскакивали из близлежащих домов. Стекла с треском вылетали из окон, дико выли и рвались с цепей перепуганные собаки.
Вне себя от увиденного, мы прибежали домой. Мама прижала нас с сестрой к себе и, вытирая слезы, прошептала: «Все-таки пришла к нам эта проклятая война...». Женщины плакали, мужчины сжимали кулаки в бессильной ярости и ненависти к нашему вероломному «союзнику» – Германии.
В школе нас обучали пользоваться противогазом, рассказывали о смертоносных газах иприте и люизите, инструктировали, как накладывать жгут и шины, показывали, как можно вытащить раненого с поля боя на плащпалатке. В кинотеатрах демонстрировали фильмы о героях Гражданской войны – Буденном, Ворошилове, Чапаеве. А вечерами мы с деревянными саблями и винтовками играли в войну.
И вот она, действительность, которая потребовала от каждого советского человека отдать всего себя во имя спасения самого дорогого, что есть, – Отечества. Война, как под лучами рентгена, показала, на что способен наш народ. Взрослые мужчины осаждали военкоматы, стремясь скорее попасть на фронт. Мой отец ходил туда каждый день, Только в июле он получил повестку. Проводы были короткие, все плакали, он сказал: «Берегите себя!» И добавил: «Патефон тоже берегите – вернусь, послушаем Утесова».
Буквально на третий день войны из огромного репродуктора на высоком столбе в центре станицы прозвучала песня: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой...». Это была песня А. Александрова на слова В. Лебедева-Кумача.
Цепкая детская память из далекого 1941 года выхватывает невеселые эпизоды. Станицу заполонили стада коров – разномастных, разнопородных. Их перегоняли в тыл, подальше от стремительно надвигающихся боев. Нестерпимая жара, голодные, изнывающие от жажды животные с переполненным выменем дико ревели, надрывая сердце. Женщины, не сговариваясь, несли ведра с водой, доили бедных коровушек. Мы, дети, старались им помочь: кто тащил охапку сена, кто картошку, кусок хлеба. А молоко раздавали по домам.
1942 год был самым страшным и трагическим: фронт приближался, участились бомбежки, особенно по ночам. Днем мы бегали в центр к репродуктору, слушали новости с фронтов. Их читал Левитан. Часто новости были неутешительные: один за другим сдавали большие и малые города. Но слова: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!» – всегда вселяли бодрость.
От бомбежек мы скрывались в окопчике, вырытом в огороде и забросанном сверху колючими ветками белой акации. Сквозь них мы следили за вражескими самолетами. Казалось, бомбы, сброшенные ими, летят прямо на нас. Но Бог миловал.
2 августа (число отложилось в памяти потому, что это был мамин день рождения) оккупанты въехали в станицу на машинах, мотоциклах, самоходках.
Вдруг входит к нам во двор этакое рыжее, конопатое, высоченное чудище с автоматом за плечами. На шее связка золотистого отборного лука, в руках – два эмалированных ведра, доверху наполненных куриными яйцами. Увидев нас, это чудище в серо-зеленом мундире выкрикнуло: «Матка, яйки!». Мама вынесла из сарая два яйца, положила их в ведро. Немец буркнул: «Гут!» и потребовал: «Млеко!». «Коровы нет!» - ответила мама.
Что потом началось! Рассыпавшись по станице, немцы, как шакалы, рыскали по дворам, стреляли из автоматов в кур, гусей, жарили их на кострище. Поглощали все с жадностью, как будто долго голодали. Насытившись, сбрасывали с себя все, вплоть до нательного белья, обливались водой из ведер, играли разные мелодии на губных гармошках и горланили песни.
...Объявления о «новом порядке» были вывешены в нашей станице сразу же, как только вошли немцы. Все его пункты были запрещающие: не нарушать комендантский час, не выходить из дома, не собираться более двух человек. Приказано было коммунистам, бывшим руководителям, активистам немедленно явиться в комендатуру. Евреям явиться с вещами, детьми, драгоценностями. За неповиновение – расстрел!
Станица замерла в страхе. У нас на квартире жила молодая женщина-еврейка, эвакуированная из Киева, с двухлетней дочкой. По пути их эшелон разбомбили, и побрели они, сами не зная куда. Остановились у нас. Какие у них могли быть драгоценности?! Мама дала им кое-что из одежды. Мы уговаривали Изольду (так звали беженку) не ходить в комендатуру или хотя бы девочку оставить у нас. Она твердо сказала: «Это невозможно. Нацисты расстреляют вас всех за укрывательство еврейского ребенка. Если суждено умереть, умрем с дочкой вместе».
Мы крепко обнялись. Она взяла ребенка и ушла. А вечером за станицей долго раздавались пулеметные очереди. Это фашисты вели борьбу за чистоту арийской расы, уничтожая тех, кто, по их бредовым теориям, не входил в число «избранных». У меня перед глазами до сих пор стоят маленькая хрупкая женщина с копной рыжих вьющихся волос и прелестная черноволосая кудрявая девочка, ее дочка.
Каждый новый день приносил в нашу жизнь что-то страшное. Чтобы не умереть с голоду, приходилось идти на базар и выменивать на еду (горсть кукурузы, проса) последние уцелевшие в доме вещи. Базар, огороженный высоким забором, был очень опасным местом. Как только там собиралось достаточно народу, полицейские закрывали ворота, и начиналась облава. Хватали молодых девчат, подростков, даже детей, бросали в подготовленные уже фуры, везли на вокзал, грузили в товарные вагоны и отправляли в Германию. Нас, ребят, выручала одним нам известная лазейка в заборе, в которую протиснуться могли только мы, исхудавшие дети.
Мы с подружкой часто ходили на маленький маслобойный заводик. Там иногда удавалось поживиться кусками жмыха – макухи. В нем, правда, попадалось много острой шелухи от подсолнухов, но маслянистую твердую массу можно было долго сосать, утоляя голод.
Покоя не было ни днем, ни ночью. По улицам ходили патрули, а им лучше бы на глаза не попадаться.
Еще один эпизод, который невозможно забыть. Те же полицаи и старосты приказали всем собраться на базарной площади. Того, кто отказывался идти, били прикладами по голове. Народу согнали много. Посреди площади возвышалась виселица с петлей из веревки. Подъехал «черный воронок». Из него выволокли подростка лет 14, избитого, в синяках и кровоподтеках. Толпа ахнула, женщины заголосили. Немецкая охрана дала очередь поверх толпы. Все затихли. Мы узнали Ваню Масалыкина, парнишку с нашей улицы. Эвакуироваться с ребятами детдомовец не захотел. Написал директору заявление, что хочет остаться в семье друга. Директор разрешил. Ваня ненавидел фашистов, он был уверен, что в станице остались подпольщики и мечтал связаться с ними, добыть оружие. Вопреки запретам «нового порядка», Ваня пробирался на окраины станицы, на места боев. Он искал меж стреляных гильз уцелевшие патроны, гранаты, взрывчатку. Тут и схватил его патруль. Мальчишку пытали, требовали сказать, где партизаны. Он молчал. На груди у Вани висела доска с крупно написанным словом «партизан». Он был весь истерзан, но духом не сломлен. Прочитали по-немецки приказ, перевели на русский язык. Последние слова: «Так будет с каждым партизаном!» и Ваню потащили к виселице, поставили на табурет. Пока набрасывали петлю, он успел крикнуть: «Не плачьте! Победа будет за нами!». Мама заставила нас нагнуть головы, шепнула: «Не смотрите!». Мы услышали последнее слово: «Смерть...». Выбитая из-под ног табуретка оборвала жизнь юного героя. Тело Вани несколько дней не убирали с виселицы, потом оно исчезло. Кто это сделал? Ходили разные слухи...
Наши мучения закончились в самый счастливый день – 27 января 1943 года. Немцы драпали так быстро, что не успели взорвать пять заминированных ими зданий. Взлетела на воздух только электростанция.
Первыми вступили на нашу улицу ополченцы. Одеты они были неважно, но с оружием. Шли строем. Мы обнимали их и плакали от счастья. Следом вошли красноармейцы. Станичники расселили их по домам. Они угощали нас тушенкой, солдатским хлебом, кусочками сахара. Мы кипятили чай и все вместе пировали, отмечая освобождение...
Но война продолжалась. Нам предстояло очень много работы в разоренных селах, колхозах, совхозах. И мы, дети, трудились наравне со взрослыми.
