Моей маме, Фроловой Галине Ивановне, было 20 лет, когда началась Великая Отечественная война. В ноябре 41-го года она окончила обучение в одной из ярославских фельдшерско-акушерских школ и была призвана на фронт со всей группой своего выпуска – таких же, как она, юных медсестер.
7 ноября 1941 года
Рано утром 7 ноября поезд привез их в Москву на Ярославский вокзал. Девушки отпросились «посмотреть Москву» – прогуляться по привокзальной площади, и столица поразила их: холод, ветер и колючий снег. На площади стояли зачехленные зенитки, а вокруг – мрачные дома с затемненными окнами.
Девушкам передалось общее тревожное и напряженное настроение от встречных людей – военных, штатских (фашисты стояли под Москвой).
Девушки вернулись в здание вокзала, но и там было невыносимо холодно, и тогда руководители предложили им спуститься в метро. Внизу было много людей. Все ощущали гнетущее чувство неопределенности (люди или молчали, или очень тихо переговаривались, вспоминая, какой это был особый день – 7 ноября в их довоенной жизни).
Через некоторое время все находившиеся в метро узнали, что там, наверху, на Красной площади, готовится парад войск, как и положено 7 ноября. Но девушкам было велено оставаться здесь и ожидать распределения: кого и на какой фронт отправят из Москвы.
Поезда в метро проносились мимо, видимо, из-за близости к Красной площади и событий, которые там происходили. Девушки сидели на своих пожитках, прислонившись к мраморным стенам, и ждали, ждали…
Мамина подруга уснула, положив голову ей на колени, да и сама мама задремала.
Но вдруг очередной поезд не пролетел мимо, а шумно затормозил, и на перрон стали молча выходить и строиться люди – высокие, мощные, в светлых овчинных полушубках и таких же ушанках, со строгими спокойными лицами и оружием за плечами. В метро все замолкли и встали…. Поезда все прибывали, а богатыри строились в колонны и поднимались наверх.
Люди выдохнули, когда последняя группа прошла мимо:
– Вот это мужики!
– Си-би-ря-ки! – И заулыбались.
Такой силой и уверенностью веяло от этих воинов, что мама моя больше ни на секунду не сомневалась в нашей Победе, хотя впереди было еще почти четыре года великой и страшной войны с нацизмом, – со всей озверевшей Европой, не только с одной фашистской Германией.
Супруги Фроловы вместе служили на санитарном поезде. / фото предоставлено Э. Фроловой
Грибная осень
В альбоме моих родителей было совсем не много семейных фотографий. И среди них выделялась одна – неожиданная для того времени. На ней, небольшой по формату, посреди невероятного количества корзинок, ведерок и тазиков с грибами, сидят и стоят, радостно улыбаясь, человек 10–12: одни в военных формах, другие – в медицинских халатах.
С опушки леса, примыкающей к железнодорожной насыпи, все они смотрят наверх, откуда велась съемка. Когда это фото попадалось на глаза моим родителям, они только вздыхали и качали головой. Позже я узнала подробности тех событий.
Осенью 44-го мои родители служили на санитарном поезде: отец, военный хирург, был начальником поезда, а мама – операционной медсестрой. Этот поезд, приписанный ко II Белорусскому фронту, курсировал по белорусским лесам, по временно проложенным веткам, пробиваясь к передовой, в него грузили раненых и вывозили в тыловые госпитали.
В один из таких рейсов состав из трех вагонов по просьбе двух санитаров (обычно их набирали из слабо раненых или выздоравливающих бойцов) остановился посреди леса. Те спустились с насыпи в лес и стали махать руками и кричать: «Грибов там – немерено!» Тут уже все сестрички и санитары стали просить отца разрешить им сбегать за грибами…
Санитарный поезд остановился в лесу, и медсестры, санитары начали собирать грибы. / фото предоставлено Э. Фроловой
Их невероятно довольные лица и удалось заснять на фотоаппарат одной из маминых подружек. Через полчаса грибы заняли все проходы в поезде, их выгружали и снова убегали в лес. Отцу еле удалось остановить этот «праздник» – привет из прошлой мирной жизни. На передовой их ждали, а как обрадовались там привезенным в санпоезде неожиданным дарам природы!
Затем отправились в обратный путь с очередной партией раненых. Проезжая это волшебное место, сотрудники опять начали уговаривать отца остановиться, чтобы повторить эпопею с грибными заготовками. Он и сам был не против. и тогда из вагонов, захватив тару, посходили все, кроме тяжелораненых, – все ходячие, санитары, сестрички и даже врачи.
Но когда люди уже зашли в лес, налетел немецкий самолет и на глазах у наших разбомбил состав, сгорели дотла все три вагона…
Два дня наши выбирались в тыл, следуя вдоль железнодорожных путей, неся на себе ослабевших раненых бойцов.
Как оценить это почти мистическое событие? «Не знаем», – говорили родители и надолго замолкали.
«Больше, чем любовь»
Мои родители не любили рассказывать о войне. Но я знаю, что два года, до самой Победы, они вместе служили на санитарном поезде, вывозившем раненых с передовой. После войны еще несколько лет они скитались по разным госпиталям, в основном по западным границам Союза.
Мне запомнился один яркий эпизод из жизни нашей семьи этого периода. Было мне лет пять, и я была средней дочерью в семье. проживали мы в военном городке рядом с погранзаставой в поселке Липканы, и стоял он на высоком берегу реки Прут на границе с Румынией. Посреди двора росло замечательное дерево – раскидистая шелковица (тутовник), с которого детвора не слазила целыми днями.
И вот одной такой летней ночью, душной и непроглядно темной, со стороны двора раздался страшный треск и грохот, а потом что-то загудело…. Все вскочили и побежали к окнам, а там сквозь щели во внутренних ставнях пробивался сполохами странный оранжевый свет. Отец пытался рывком открыть ставни и окно, а когда к нему подбежала мама, они в один голос выдали: «Вой-на!»… И ТАК посмотрели друг на друга…. До сих пор помню этот взгляд: глубокий, строгий, отрешенный, совершенно одинаковый, даже нас, напуганных детей, не замечающий…. Когда же наконец удалось отворить окно, все выдохнули: двор тонул в непроглядной туче, а посреди него полыхала крона нашего любимого дерева (видно, оно и послужило громоотводом, притянуло молнию, как самая высокая точка окрестности). В следующую минуту раздался еще один мощный раскат, ливень хлынул потоком и загасил горящую крону. Мы, дети, прыгали и орали: «Это гроза! Это гроза!». А родители молча улыбались, будто возвращаясь из какой-то своей неведомой реальности.
Много разного было в жизни моих родителей. они часто спорили и даже ссорились, при этом никогда на людях не «миловались» (по маминому выражению), но вместе прожили почти сорок лет, до ухода отца из жизни, а мама, которая прожила почти 98 лет, больше не пыталась устроить свою личную жизнь.
Видимо, есть в совместных глубоких переживаниях молодости, особенно в военное время, нечто такое, что сильнее любой эмпатии и клятв верности, которые принято считать любовью.
Э. Фролова. г. Краснодар.
